У Пруста лирический герой, страстно стремящийся в великосветские салоны, обнаруживает там, что их лучшие обитатели прекрасно и тонко разбираются в классической литературе прошлых лет, но совершенно не переваривают недавних Гюго и Золя, упрекая первого в том, что он постоянно вводит в свои произведения уродливость, а второго – за то, что он излишне реалистичен и поэтизирует выгребные ямы. При разговоре о современной тем годам литературе из салонных аристократов так и прёт, можно сказать, вся глупость Сен-Жерменского предместья. «Не понимают», иными словами.
Я тут ознакомился с
новой книгой плодотворного писателя Пелевина, который теперь их выпускает регулярно. И меня озадачило, что вот писатель, который в последние годы всегда был необыкновенно злободневен – утром в газете, вечером в куплете – сегодня совершенно этими своими текстами не интересен. Книга опоздала на месяца на три минимум, а теперь началась новая эпоха, и голова потребителя занята совсем другим. Вчерашняя газета.
А лет пять тому назад спроси меня – кто из современного писателя навсегда останется в памяти потомка и будет изучаться в школе? – я ответил бы: Пелевин и Толстая. А теперь прямо не знаю, что и сказать.
Думаю, что останется тот, чьё имя современник знает хорошо, то есть автор, формирующий литературный процесс и сознание читателя (пусть даже подвергаемый непрерывному осуждению). Редко когда бывает иначе, мне кажется, - так, чтобы один из профессиональных критиков или творцов по какой-то причине вытащил из забвения прошлого чьё-то имя и сумел убедить потомков, что наследство автора отвечает эстетическим взглядам будущего. Думаю, что у того, кого ругают, не меньше шансов, чем у того, кто нравится современнику, а то и больше. Думаю, что хорошие шансы у того, кто максимально приблизится в своём творчестве к шокирующему натурализму – это, как мы видим на примере вышеупомянутых Гюго и Золя, потребитель всегда любит. Так что выбор нашего безвременья не так-то и велик.